Размышлениями о судьбе Э.Ожешко исследователя литературы А. Мальдис.
Размышлениями о судьбе удивительной женщины - чуткого человека, благотворительницы, талантливой писательницы, тонкой и авторитетной ценительницы литературного творчества - Э. Ожешко поделился исследователь литературы А. Мальдис.
- На Гродненщине 2011-й был годом выдающейся польской писательницы-реалистки Элизы Ожешко. И для этого были веские основания: как свидетельствуют найденные исследователями документы, родилась она в поместье Мильковщина невдалеке от Гродно 6 июня 1841 года, основную, творческую, часть своей жизни провела в городе над Неманом, где и похоронена. В центре города на улице имени Элизы Ожешко, недалеко от памятника ей, находится дом-музей писательницы.
Поэтому логично, что юбилейная научная конференция состоялась в расположенном рядом Гродненском государственном университете имени Янки Купалы. В сборниках и периодической печати увидело свет немало статей, повествующих о жизни и творчестве литературного символа наднеманского края. Казалось бы, есть основания поставить на юбилейном, 2011-м точку.
Пробелы и сомнения
Есть одно обстоятельство, заставляющее усомниться, а в том ли году отмечали мы юбилей. Скорее доверие вызывает не метрика, которую не удалось увидеть хотя бы в репродуцированном виде, а сама писательница, указавшей иную дату. В ее обширных и с трудом доступных мемуарах говорится: «Я родилась майской ночью 1842 года. Говорили, что как раз в это время - не знаю, раньше или позже - впервые в мильковщинском саду запел соловей. Может, это была просто выдумка или итог беззаботного воображения слуг и дворовых, но мама моя еще многие годы любила пересказывать это домашнее предание и особенно вспоминала его в ту пору, когда начала гордиться моей писательской профессией, которую сначала терпеть не могла». К тому же 1842 год долго фигурировал и продолжает фигурировать в литературоведении.
Конечно, нельзя вот так с ходу объявить ошибочной (бывают же случаи описки) метрическую запись, но нельзя и не верить самой пани Элизе, личности по натуре дотошной. Уж она, а тем более ее мать, наверное, знали год рождения... Такие сомнения беспокоят меня уже свыше полувека - с тех пор, когда в пятом номере журнала «Работнiца i сялянка» за 1960 год была помещена моя первая статья об Элизе Ожешко, после чего я отзывался в печати уже на каждую значительную публикацию о ней в Беларуси, Польше и России. Не знаю, как для кого, а для меня, наверное, останутся юбилейными оба года - уходящий и наступающий.
Многоязычное детство
Будущая писательница выросла в довольно богатой шляхетской семье Павловских, которой принадлежали, кроме усадьбы в Мильковщине, соседние деревни Хоневичи и Тарасюки, насчитывающие 165 мужских душ. Отец Элизы и ее старшей сестры Клемуни служил гродненским уездным судьей, слыл вольтерианцем. Рано умер, оставив после себя богатую библиотеку. Мать, женщина видная и властная, воспитанием девочек не занималась, говорила с ними, как и гувернантка, только по-французски. Благодаря домашним учительницам Элиза очень рано также научилась читать по-польски, в первую очередь патриотическую поэзию своего земляка Юлиана Немцевича, и сама пробовала писать «взрослые» рассказы.
Уже в раннем детстве Элиза понимала, что наряду с усадьбой, говорящей по-французски и по-польски, наряду с соседней почтовой станцией, где часто звучала русская речь, рядом существуют крепостные деревни, отличающиеся языком. Ей часто удавалось присоединяться к крестьянским детям, включаться в их игры, перенимать их речь. Об этом свидетельствует такое место в ее «Мемуарах»: «Как раз тогда я услышала мужицкие сказки, которые умел рассказывать Франук, и научилась немного говорить по-белорусски, ибо мои друзья разговаривали между собой на этом языке, а ко мне обращались по-польски».
Зрелость мысли
Дальнейшие десять лет своей жизни Ожешко прожила в отдалении от дома, от Гродненщины: училась, притом легко и настойчиво, в варшавском монастырском пансионе. Вернувшись в Мильковщину, чувствовала себя одиноко, ибо старшая сестра умерла, а мать, повторно выйдя замуж, вела светский образ жизни. Поэтому, особенно не раздумывая, дала согласие на первое же брачное предложение галантного шляхтича Петра Ожешко, приехавшего из-под полесского Дрогичина. Шестнадцатилетнюю девушку не смутило, что он был гораздо старше ее, а будущее, признавалась она в тех же «Мемуарах», казалось ей игрушкой. К тому же из Мильковщины Элиза везла с собой в Людвиново, имение мужа, богатую библиотеку, картины, знакомую с детства мебель. И это было необычное приданое для тех времен, когда выше всего ценились земельные наделы, крепостные и деньги.
Но беззаботная жизнь продолжалась в Людвиново недолго. Муж оказался человеком недалеким, убежденным консерватором, основное время проводил на охоте. Поэтому Элиза зачастила в соседние имения: Жуков в Папино, Русецких в Грудковичах, где находились серьезные библиотеки и как раз велись жаркие споры о необходимости отмены крепостного права. Сначала она оставалась только заинтересованной слушательницей, потом сама включилась в споры, опираясь на труды французских и польских просветителей, доказывала равенство всех людей. Пользу приносили также откровенные беседы с младшим братом мужа Флорианом - выпускником Петербургской медико-хирургической академии, тесно связанным с российской революционной организацией «Земля и воля». В итоге Элиза Ожешко стала внимательнее присматриваться к жизни местных крепостных. В ее воспоминаниях находим такие строки: «...каждый раз, когда я, выйдя за ворота дома, видела в тумане крестьян, шедших в поле за сохой, и слышала их протяжное покрикивание на волов, мне становилось так грустно и так было жалко этих людей, что не могла воздержаться от слез. Я ощущала тогда странное желание пойти в этот туман, на эти поля, подойти к этим темным, согбенным, тяжело шагающим за сохой фигурам и совершить... я сама не знала, что? - сказать им что-то, пожать им руку?».
Во времена отмены крепостного права и подготовки к восстанию Элиза Ожешко начала последовательно защищать интересы крестьян, доказывать, что национальные вопросы следует связывать с социальными. Крестьян-полешуков в 1863 году оказалось довольно много в повстанческих отрядах, которые сформировались в глухих лесах над рекой Темрой, притоком Ясельды, при участии Флориана Ожешко, Жуков и Русецких под командованием отважного Ромуальда Траугута, жившего в недалеком Острове и учившего инсургентов военному мастерству. Элиза доставляла в лагерь секретные сведения о дислокации царских войск, а также собранные в окрестностях продукты питания, перевязочные материалы и белье. Наконец, она спасла после локального поражения на своей повозке раненого Траугута, помогла ему добраться с фальшивым паспортом до Варшавы, чтобы там он с великим опозданием возглавил все повстанческие силы Польши, Литвы, Белоруссии и Украины.
За все содеянное царские власти жестоко расправились с Ожешками: Флориан был арестован и сослан в Пермь, Петра также арестовали с конфискацией имения (все понимали, что это месть за активные действия жены), а самой Элизе пришлось вернуться в родную Мильковщину и потом, когда прекратились преследования и был получен развод, надолго поселиться в Гродно. Полесские же впечатления легли в основу ее первого художественного произведения - правдивого рассказа «Картинка из голодных лет», а затем романа «Пан Граба» и сборника рассказов Gloria victis («Слава побежденным»). А в мемуарах писательница так оценит шесть лет, проведенных в Людвиново: «Мысленно я привыкла ту эпоху называть своим университетом. И на самом деле (...), там я прошла высшую школу огромнейших наблюдений, общественных и эстетических впечатлений».
Продав после смерти матери усадьбу в Мильковщине и купив за вырученные деньги просторный деревянный дом в Гродно, Элиза Ожешко постепенно сделала из этого провинциального города литературную столицу всего обширного края, исторически, в память о Великом Княжестве Литовском, называвшегося тогда Литвой. Ее интеллектуальное влияние распространялось от города над Неманом и Вильно, где она в 1879 году небезуспешно попыталась создать собственное книжное издательство, до Минска, через который лежал ее путь в Раков - «Северные Афины» братьев Здеховских», и дальше до Могилева, Витебска и Мозыря, где объявлялись ее ценители и вдохновители.
Ожешко и Богушевич
Наиболее впечатляющий пример духовных связей с деятелями белорусского культурного возрождения - дружба писательницы с Франтишком Богушевичем, неоднократно навещавшим ее в Гродно. Очевидно, первый такой визит был нанесен осенью 1887 года. 2 ноября Ожешко сообщила их общему другу, известному лингвисту Яну Карловичу, жившему тогда в Вишнево, около Сморгони: «Три недели тому был у меня хороший ваш знакомый из Вильно пан Богушевич. Очень приятно провела с ним несколько часов. Он читал мне свои белорусские поэтические произведения и даже дал мне их копию с отдельным стихотворением, тоже белорусским, адресованным мне или для меня. Согласитесь со мной, что это творения весьма красивые, в них заключена какая-то особенная привлекательная сила. Меня очень интересует, смогут ли наши крестьяне осмыслить их, почувствовать их привлекательность. Следующим летом попробую их читать моим знакомым в Миневичах».
Следующее упоминание о приезде белорусского поэта в Гродно имеется в письме тому же Яну Карловичу от 22 февраля 1888 года: «Был у меня недавно г. Богушевич и читал мне только что написанную по-белорусски сказку, длинную, полную фантастики, красивую. Чудесный это талант. Его польские стихи слабы, но белорусские, по моему мнению, выдающиеся. Следовало бы его изо всех сил поощрять, чтобы работал в таком направлении». Очевидно, под влиянием этих строк Карлович посодействовал, чтобы в Кракове, в типографии Анчица, увидели свет богушевичские «Дудка беларуская» (1891) и «Тралялёначка» (1892). Наконец, Франтишек Богушевич был гостем Элизы Ожешко, когда она 6 февраля 1892 года торжественно отмечала в Гродно 25-летие своей литературной деятельности, дольше всех задержался в ее доме. Юбилярше он посвятил свое стихотворение «Яснавяльможнай панi Арэшчысе».
Между польской писательницей и белорусским поэтом велась оживленная переписка. Эдмунд Янковский, подготовивший многотомное собрание корреспонденции Ожешко, сообщает в третьем томе, что в ее архиве имеется «несколько его писем». Однако, несмотря на мои старания, во время нескольких научных командировок в Польшу познакомиться с ними по непонятным мне причинам не смог (передоверяю это дело младшему поколению исследователей). В комментариях же Янковского помещена только польская парафраза стихотворения Винцента Поля A czy znasz ty, bracie mlody?.. («Известно ли тебе, молодой брат?..») Что же касается ответов писательницы, то они погибли, сгнив в Кушлянах, усадьбе Богушевича на Сморгонщине. Однажды, во время приезда на родину из польского Ольштына, одна из внучек поэта показала мне то место, где в 1945-м, перед выездом семьи в Польшу, закопали «бумаги деда». К сожалению, глубина была небольшая, от разницы температур стеклянная банка лопнула и рукописи истлели. Судебная экспертиза, куда обратился за помощью академический Институт литературы, смогла восстановить только две латинские буквы: iа. Но и их оказалось достаточно, чтобы узнать почерк Элизы Ожешко. Значит, в банке находились ее письма. Потеря, конечно, невосполнимая...
Тяготение к таланту и авторитету
Франтишек Богушевич оказался далеко не единственным литератором из белорусско-литовских и польских земель, искавшим в Гродно понимания, квалифицированной оценки и поддержки. К сожалению, сведения о других посетителях писательницы чаще всего весьма скупые.
Что, например, мы знаем о крестьянском парне из Ошмянского уезда Леонарде Дзядуле, нашедшем приют в доме Ожешко? Осталось только несколько строк в ее письме собрату по перу Теодору Томашу Ежу. Сначала, говорится там, хозяйка дома встретила незваного гостя настороженно: слишком молодой, да и окончил только народное училище. Но все же попросила, чтобы «он прочитал мне свои произведения, а когда он начал - остолбенела. Талант писательский неслыханный, интеллигентность, интуиция, что проникает в неизведанные миры и возносится до самых сложных абстракций не в состоянии даже назвать их, - удивительные. Некоторые картинки, писанные по-русски (возможно, по-белорусски. - А.М.), если бы не цензурные условия, можно было б сразу, не стыдясь, печатать». И хотя по своим убеждениям Дзядуля показался писательнице «коммунистом», она все же помогла ему найти работу в Варшаве. Там, а также на Ошмянщине, следует и нам искать следы этого неизвестного нам самородка.
Элизе Ожешко поступало много писем с Минщины и Брестчины: восторженных о ее романе «Над Неманом», повестях «Низины», «Дзюрдзи», «Хам», сочувствующих - после опустошительного пожара в Гродно в 1885 году, когда писательница возглавила сбор пожертвований пострадавшим. У нее спрашивали совета, просили приехать. В 1907 году благодарный город присвоил своей «опекунше» звание почетной гражданки, а в 1910-м, когда она заболела, выстлал соломой соседнюю улицу, чтобы ее не тревожил стук колес. Умерла она 18 мая 1910 года - в один день с Зыгмунтом Свентицким, своей единственной настоящей симпатией и единомышленником, который был женат на племяннице Адама Мицкевича и жил в Минске по улице Подгорной.
Произведения Элизы Ожешко уже в начале ХХ века начали переводиться на белорусский язык, ставиться на сцене труппой Игната Буйницкого. Белорусские по тематике, они по праву принадлежат двум соседним славянским народам, двум литературам. В белорусско-польском культурном взаимодействии Элиза Ожешко заслуженно делит первое и второе место с Адамом Мицкевичем. Недаром известный критик Станислав Бжозовский назвал ее, прозаика, «младшей сестрой» выдающегося поэта.
Источник: газета «Советская Белоруссия»